Запоздало-эрмитажное. Вдогонку завершившемуся сезону...

[dark_aio]

20 мая ходила в «Эрмитаж».

Смотрела Маяковского.

«Сущность» говорим мы, чтобы сократить полное название спектакля. «О сущности любви». Всего-то по третьему кругу. И тут же осознала, что за третьим разом и начинается всё самое необъяснимое, тонкое и вчувствованное во взаимодействии с этим спектаклем.

Начать хотя бы с того, что в первые разы никак не сумеешь заставить себя уйти в дальние ряды, потерять хотя бы самую малость в удивительных лицах артистов. И только с третьего повтора, сев на случайно выпавшие в одиннадцатый ряд места, всмотревшись в пространство сцены и осознав, как огромен, неслучаен и трагичен его рисунок, понимаешь, что не видел этого с первых рядов. Там приближенные лица артистов строили свой рисунок, свой разговор, заслонивший эту пустоту, эту стройность. Это созданное «наворожённое» Левитиным пространство, заполненное стихами и тенями. Им же там тесно, артистам тесно на этой сцене. Артистам и стихам…

Потом возникают детали. Тут уже не отдалённость играет свою роль, просто чуть привыкнув к происходящему, можешь на время выпасть из общей линии, уйти за одной неповторимо-прекрасной деталью. Как вспыхивает в контровом свете ослепительно белый рукав Разлюбленного-Шульги, размашисто швыряющего карту на стол… Как замирают в яростном изломе танца все Разлюбленные. Мгновенно переходя от дикого угрожающего напора к полнейшей отчаянной неподвижности.

 

Вот, кстати, что пишет Михаил Левитин о пластике своего театра:

«Мой театр — это я сам. Мои мысли, душевные переживания, проявления, которые я фиксирую. Можно получить прекрасное образование, обладать несомненным талантом, очевидным призванием и стать прекрасным режиссером. Но создать авторский театр можно только из того, что ты умеешь сам. Если чего-то не умеешь — не пытайся передать это артистам. Конечно, существует практика, когда в театре пользуются услугами специалистов по разным специальностям — например, по пластике. Но у меня — не так.

Я с юности задумывался над пластикой моего театра. Искал законы, способные нарушить повседневную, обыденную нашу пластику и сделать ее другой. Мне казалось, что в принципе пластика выходит из душевного состояния человека, она — внутренняя форма этого состояния. Я много наблюдал за людьми в разные минуты их душевных переживаний. Учился у них. И то, чему я научился, что я умею сам, я имею право передать и артистам. И только.»

Мысль о том, что он может и чего не может требовать от своих артистов, это отдельное интересное размышление, меня в данном случае занимает идея об особой пластике присущей только левитинскому театру. А дело в чём? Дело в том, что это не красивые искусствоведческие театрально-критические слова. Я видела эту пластику много раньше, чем начала читать книги или статьи Левитина.

Я обнаружила Интонацию в спектаклях Левитина, как только начала всерьёз ходить в «Эрмитаж», именно этим я себе объясняю такое западение именно на Левитина, именно на его театр. Интонация, необъяснимость, непросчитываемость ходов  делают спектакли Левитина чем-то сходным с прекрасным стихотворением или песней, заставляют меня вновь и вновь заявлять: Левитин – гений, и отстаивать это своё убеждение.

 

А ещё я в первый раз увидела, насколько выстроен «зрительный ряд» этого спектакля. В какие-то кульминационные моменты, в каких-то угаданных режиссёром точках напряжения, всё на сцене вдруг замирает, и ты с огромным удивлением видишь, что это картина. Великолепный рисунок, яростный цвет, потрясающая композиция. Цвет и рисунок. Пауза. Тишина. Отзвук стиха.

Наверное, спектакль не только о Сущности Любви. Мне показалось, что это ещё и попытка понять Поэта. Когда одновременно тебе предлагают обе версии: бытовую, единственное объяснение, которое приемлет обывательский мир, которое вызывает чувство брезгливой гадливости, и другую версию – необъяснимую, безысходную, в рамки обывательской философии не укладывающуюся.

А ещё нестерпимо жалко тех троих. Возлюбленных. Трёх женщин, не могущих поделить уже умершего, ревнующих к памяти. Левитин не может осудить ни одну из них. Они сами себе судьи.

Вот такой удивительный спектакль.

На который стоит сходить не единожды.

И ещё вспомнила стих. Вы будете удивлены, но Городницкого…

Вдовы поэтов

"Написана она была под впечатлением от книги Любови Дмитриевны Блок-Менделеевой, которую я воспринял негативно по отношению к автору, тем более что Блок — один из любимейших моих поэтов..."

Блок Любовь Дмитриевна (1881-1939) — жена поэта Александра Блока, дочь учёного-химика Д.И.Менделеева, автор воспоминаний "И быль и небылицы о Блоке и о себе"; видимо, автор читал их в самиздате — впервые опубликованы в книге "Александр Блок в воспоминаниях современников". Т.1. М.: Худож. лит., 1980. С. 134-187.

- Бабы, кто вы, бабы, кто вы?

Тёмны ваши лики.

- А мы вдовы, а мы вдовы

Поэтов великих...

Вам, как крест, носить их имя,

В вечной вы опале.

С ними спали вы с живыми,

Только их проспали.

Свет погас, разлиты вина,

Пусты пепелища.

Виноватых и безвинных

Среди вас не сыщешь.

Вам чужим спасаться словом,

Спасти не сумевшим.

Ах, не верьте, люди, вдовам

Поэтов умерших.

Шум весенний заоконный

Слушать им несладко.

Тускло светит под иконой

Жёлтая лампадка.

- Бабы, кто вы, бабы, кто вы?

Тёмны ваши лики.

- А мы вдовы, а мы вдовы

Поэтов великих...

1967